(no subject)

[ilkin]

"Быть может, мы, мы все - сводники, шлюхи, рэкетиры, прихожане, дети - связаны друг с другом самой природой гнета, который мы испытываем, специфическими, особыми опасностями, которым мы подвергаемся; если так, то хотя бы в этих пределах мы иной раз достигали свободы, которая была равнозначна любви. Я помню церковные вечеринки и пикники, а позже, когда я покинул церковь, собрания квартиросъемщиков, где возмущение и печаль таились в темноте, не шелохнувшись, а мы ели и пили, и говорили, и смеялись, и танцевали, и совсем забывали про них. У нас была выпивка, еда, музыка и мы сами, и незачем было изображать из себя кого-то, кем мы не были. Это та свобода, что слышится в некоторых песнях Священного писания, а также в джазе. В любом джазе, а особенно в блюзах, есть что-то терпкое и насмешливое, властное и обоюдоострое. Белым американцам кажется, что песни о счастье - счастливые, а песни о печали - печальные, и именно так большинство белых американцев и поет их - и в том и в другом случае так громко, так беспомощно, так безнадежно глупо, что невольно возникает мысль о душевном холоде, исторгающем эти показные, бесчувственные, слабые голоса. Только побывавшие "за чертой", как поется в одной песне, понимают смысл этой музыки".